Неточные совпадения
— Вчера, у одного сочинителя, Савва Морозов сообщал о посещении промышленниками Витте. Говорил, что этот пройдоха, очевидно, затевает какую-то подлую и крупную игру. Затем сказал, что возможно, — не сегодня-завтра, — в городе будет распоряжаться великий князь Владимир и среди интеллигенции, наверное, будут аресты. Не исключаются, конечно, погромы
редакций газет,
журналов.
Вот что он писал мне 29 августа 1849 года в Женеву: «Итак, дело решено: под моей общей дирекцией вы имеете участие в издании
журнала, ваши статьи должны быть принимаемы без всякого контроля, кроме того, к которому
редакцию обязывает уважение к своим мнениям и страх судебной ответственности.
— Что же это значит? Пользуясь тем, что я в тюрьме, вы спите там, в
редакции. Нет, господа, эдак я откажусь от всякого участия и напечатаю мой отказ, я не хочу, чтоб мое имя таскали в грязи, у вас надобно стоять за спиной, смотреть за каждой строкой. Публика принимает это за мой
журнал, нет, этому надобно положить конец. Завтра я пришлю статью, чтоб загладить дурное действие вашего маранья, и покажу, как я разумею дух, в котором должен быть наш орган.
В этом сыграл свою роль
журнал «Вопросы философии и психологии» под
редакцией Н. Грота.
Когда явился в
редакцию «Здоровья» судебный пристав описывать за долги имущество И.И. Зарубина, то нашел его одного в единственной комнате с единственным столом, заваленным вырезками из газет, и с постелью, постланной на кипах
журнала, а кругом вдоль стен вместо мебели лежали такие же кипы.
Редакция сатирического и юмористического
журнала «Зритель» помещалась на Тверском бульваре в доме Фальковской, где-то на третьем этаже. Тут же была и цинкография В.В. Давыдова. В.В. Давыдов был всегда весь замазанный, закоптелый, высокий и стройный, в синей нанковой, выгоревшей от кислоты блузе, с черными от работы руками, — похожий на коммунара с парижских баррикад 1871 года. По духу он и действительно был таким.
В.М. Лаврову удалось тогда объединить вокруг нового
журнала лучшие литературные силы. Прекрасно обставленная
редакция, роскошная квартира издателя, где задавались обеды и ужины для сотрудников
журнала, быстро привлекли внимание. В первые годы издания
журнала за обедом у В.М. Лаврова С.А. Юрьев сообщил, что известный художник В.В. Пукирев, картина которого «Неравный брак» только что нашумела, лежит болен и без всяких средств.
Незадолго перед этим цензура закрыла по тем же самым мотивам
журнал «Земство», выходивший с 1880 года под
редакцией В.Ю. Скалона, постоянного сотрудника «Русских ведомостей». Полоса реакции после 1 марта разыгралась вовсю!
В десять ужин, а после ужина уходит в кабинет и до четырех часов стучит на своем «ремингтоне». Летом тот же режим — только больше на воздухе. Любитель цветов, В.М. Лавров копается в саду, потом ходит за грибами, а по ночам делает переводы на русский язык польских писателей или просматривает материалы для очередного номера
журнала, которые ему привозили из
редакции.
Московские известия я давал в
редакцию по междугородному телефону к часу ночи, и моим единственным помощником был сербский студент Милан Михайлович Бойович, одновременно редактировавший
журнал «Искры», приложение к «Русскому слову», и сотрудничавший в радикальной сербской газете «Одъек».
В самые первые дни славы Леонида Андреева явился в
редакцию «Курьера» сотрудник «Русского слова», редактировавший приложение к газете —
журнал «Искры», М.М. Бойович с предложением по поручению И.Д. Сытина дать ему рассказ.
Втихомолку от начальства послал было повесть в
редакцию одного
журнала, но ее не напечатали.
Все признали эту
редакцию вполне удовлетворительною и поспешили скрепить
журнал двоими подписями.
Чтобы успокоить себя до некоторой степени, я закончил вторую часть романа и в этом виде снес рукопись в
редакцию одного «толстого»
журнала.
Однако нам так и не удалось «им показать», потому что Райский скрылся из Петербурга неизвестно куда, а имущество
журнала находилось в типографии. Судебный пристав отказал производить взыскание, так как не было ни
редакции, ни конторы, ни склада изданий… В течение восьми недель я ходил в съезд с своим исполнительным листом, чтобы разрешить вопрос, но непременные члены только пожимали плечами и просили зайти еще. Наконец, нашелся один добрый человек, который вошел в мое положение.
В разгар этой работы истек, наконец, срок моего ожидания ответа «толстой»
редакции. Отправился я туда с замирающим сердцем. До некоторой степени все было поставлено на карту. В своем роде «быть или не быть»… В
редакции «толстого»
журнала происходил прием, и мне пришлось иметь дело с самим редактором. Это был худенький подвижный старичок с необыкновенно живыми глазами. Про него ходила нехорошая молва, как о человеке, который держит сотрудников в ежовых рукавицах. Но меня он принял очень любезно.
Плодом этого нового подъема моего творчества явилась небольшая повесть «Межеумок», которую я потихоньку свез в Петербург и передал в знаменитую
редакцию самого влиятельного
журнала.
Прием мне всюду был прекрасный: во-первых, все симпатизировали нашему турне, во-вторых, в
редакциях встречали меня как столичного литератора и поэта, — и я в эти два года печатал массу стихотворений в целом ряде
журналов и газет — «Будильник», «Осколки», «Москва», «Развлечение».
Целые месяцы он не исполнял своих работ в
журнал, и
редакция должна была передать эти работы в другие, более аккуратные руки.
Многие из них, очевидно, сочинялись в
редакции, особенно те, в которых
журнал хвалили под видом брани, вызванной будто бы негодованием лиц, в нем осмеянных.
Из свидетельства самого
журнала мы знаем, что в
редакцию «присылались с легкою и тяжелою почтою из всех концов России огромные кучи разнообразного вранья» и что выбор был затруднителен для издателей.
Взглянем прежде всего на состав
редакции и на сотрудников
журнала.
Видно, что
редакция, зная автора их, недоступного никаким осуждениям, нарочно помещала подобные письма в своем
журнале, чтобы таким образом оградить от нареканий и свой образ действия в этом случае.
Не теми ли произведениями, которые вы, читатели, шлете ежедневно пудами в
редакции наших газет и
журналов?
Я очень, очень часто печатаюсь. Не дальше как вчера я ходил в
редакцию толстого
журнала, чтобы справиться, пойдет ли мой роман (56 печатных листов).
Он кормил и поил пишущую братию, особенно в первые два года.
Журнал (к зиме 1860–1861 года) взял уже в свои руки Благосветлов. Прежняя
редакция распалась, А.Григорьев ушел к братьям Достоевским в
журнал"Время".
С Воскобойниковым у меня вышли, напротив, продолжительные сношения, и он, быть может и против воли, сделался участником той борьбы, которую"Библиотека"должна была вести с"равнодушием публики", употребляя знаменитую фразу, которою пустила
редакция московского
журнала"Атеней", когда прекращала свое существование.
Салтыков точно так же печатал тогда свои вещи исключительно у Некрасова и жил больше в провинции, где служил вице-губернатором и председателем казенной палаты. Встречаться с ними в те года также не приводилось, тем более что я еще не был знаком с Некрасовым и никто меня не вводил в кружок
редакции его
журнала и до прекращения"Современника", и после того.
Что в этих портретных эскизах я не позволял себе ничего тенденциозно-обличительного, доказательство налицо: будь это иначе,
редакция такого радикального
журнала, как"Отечественные записки"Некрасова и Салтыкова, не печатала бы моей вещи.
Хотя я и не мечтал еще тогда пойти со временем по чисто писательской дороге, однако, сколько помню, я собирался уже тайно послать мой рассказ в
редакцию какого-то
журнала, а может, и послал.
Возьму случай из моего писательства за конец XIX века. Я уже больше двадцати лет был постоянным сотрудником, как романист, одного толстого
журнала. И вот под заглавием большого романа я поставил в скобках:"Посвящается другу моему Е.П.Л.". И как бы вы думали?
Редакция отказалась поставить это посвящение из соображений, которых я до сих не понимаю.
Несмотря на то что в моей тогдашней политико-социальной"платформе"были пробелы и недочеты, я искренно старался о том, чтобы в
журнале все отделы были наполнены. Единственный из тогдашних редакторов толстых
журналов, я послал специального корреспондента в Варшаву и Краков во время восстания — Н.В.Берга, считавшегося самым подготовленным нашим писателем по польскому вопросу. Стоило это, по тогдашним ценам, не дешево и сопряжено было с разными неприятностями и для
редакции и для самого корреспондента.
Когда «Однодворец» лежал в комитете, а потом в
редакции толстого
журнала, я в следующее лето уже написал драму «Ребенок».
В первый раз это случилось в кабинете Я.П.Полонского, тогда одного из редакторов кушелевского
журнала"Русское слово". К нему я попал с рукописью моей первой комедии"Фразеры", которая как раз и погибла в
редакции этого
журнала и не появлялась никогда ни на сцене, ни в печати. На сцену ее не пустила театральная цензура.
Когда стряслась беда с их
журналом"Время", мы с ним видались у него по поводу того соглашения, в которое"Библиотека"вошла с
редакцией"Время"насчет удовлетворения подписчиков.
С Левитовым попал в
редакцию и Глеб Успенский. Его двоюродного брата Николая я помню тоже в редакционном кабинете; но сотрудником
журнала он, кажется, не сделался.
Была еще
редакция, где первым критиком состоял уже Григорьев, —
журнала"Время"братьев Достоевских.
Кроме денежных средств, важно было и то, с какими силами собрался я поднимать старый
журнал, который и под
редакцией таких известных писателей, как Дружинин и Писемский, не привлекал к себе большой публики. Дружинин был известный критик, а Писемский — крупный беллетрист. За время их редакторства в
журнале были напечатаны, кроме их статей, повестей и рассказов, и такие вещи, как «Три смерти» Толстого, «Первая любовь» Тургенева, сцены Щедрина и «Горькая судьбина» Писемского.
Никто меня так и не свел в
редакцию"Современника". Я не имел ничего против направления этого
журнала в общем и статьями Добролюбова зачитывался еще в Дерпте. Читал с интересом и «Очерки гоголевского периода» там же, кажется, еще не зная, что автор их Чернышевский, уже первая сила «Современника» к половине 50-х годов.
Кавелин видел меня тогда, кажется, в первый раз, но фамилию мою знал и читал если не"Однодворца", то комические сцены, которые я напечатал перед тем в
журнале"Век", где он был одним из пайщиков и членов
редакции.
Так как я уехал в Париж без всякой работы в газете или
журнале как корреспондент, то я и не должен был бегать по
редакциям, отыскивать интересные сюжеты для писем. И, повторяю, это было чрезвычайно выгодно для моего самообразования и накопления сил для дальнейшей писательской дороги.
Роман хотелось писать, но было рискованно приниматься за большую вещь. Останавливал вопрос — где его печатать. Для
журналов это было тяжелое время, да у меня и не было связей в Петербурге, прежде всего с
редакцией"Отечественных записок", перешедших от Краевского к Некрасову и Салтыкову. Ни того, ни другого я лично тогда еще не знал.
Произношение мне далось очень легко, и когда мы попали в Севилью, в
редакцию журнала"Andalusie", то нам произвели экзамен по части"прононса"и поставили мне высшую отметку и не хотели верить, что я всего полтора месяца жил перед тем в Мадриде. Нам, русским, ничего не стоит произносить хорошо звук"хоты", то есть нашхер,а французу он никогда как следует не дается.
Разговор был очень странный. Я сказал, что хотел бы поместить в начале статьи подстрочное примечание приблизительно такого содержания: «Расходясь по основным вопросам с
редакцией, автор прибегает к любезному гостеприимству „Русского богатства“ за невозможностью для него выступить в
журнале, более ему близком».
«Мир божий» отказался поместить рассказ, и секретарь
редакции, Ангел Иванович Богданович, откровенно сознался мне, что напечатать рассказ они боятся: он, несомненно, вызовет большую полемику — и обратит на их
журнал внимание цензуры.
Теперь приехал он по своим делам в Петербург и кстати посетил
редакцию «своего
журнала».
Года три назад мне случайно попал в руки берлинский
журнал на русском языке «Эпопея», под
редакцией Андрея Белого. В нем, между прочим, были помещены воспоминания о февральской революции Алексея Ремизова под вычурным заглавием: «Всеобщее восстание. Временник Алексея Ремизова, Орь». Откровенный обыватель, с циничным самодовольством выворачивающий свое обывательское нутро, для которого в налетевшем урагане кардинальнейший вопрос: «революция или чай пить?» Одна из главок была такая...
Окончил я повесть летом 1894 года, после сдачи экзаменов, в деревне, и послал ее в московский
журнал «Русская мысль», в то время выходивший под
редакцией В. М. Лаврова.
Встречи наши, о которых вспоминает Короленко, происходили в 1896 году. Я тогда сотрудничал в «Русском богатстве»,
журнале Михайловского и Короленко, бывал на четверговых собраниях сотрудников
журнала в помещении
редакции на Бассейном. Короленко в то время жил в Петербурге, на Песках; я жил в больнице в память Боткина, за Гончарною; возвращаться нам было по дороге, и часто мы, заговорившись, по нескольку раз провожали друг друга до ворот и поворачивали обратно.
Воротившись домой, пили чай. В углу залы был большой круглый стол, на нем лампа с очень большим абажуром, — тот уголок не раз был зарисован художниками. Перешли в этот уголок. Софья Андреевна раскладывала пасьянс… Спутник наш, земец Г., сходил в прихожую и преподнес Толстому полный комплект вышедших номеров
журнала «Освобождение», в то время начавшего издаваться за границей под
редакцией П. Б. Струве.